Естественно ожидать, что все эти жестокости и насилия, совершавшиеся над верующими со стороны языческой толпы, должны были возбуждать самое справедливое негодование современного Юлиану христианства. "Посмотрите на прошедшее! – восклицает св. Григорий Богослов, обращая речь свою к язычникам от лица своих христианских современников. – Были времена и нашего могущества и вашего, и оно переходило попеременно то в те, то в другие руки. Какие же напасти терпели вы от христиан подобные тем, кои так часто терпят от вас верующие? Лишали ли мы вас каких-либо прав? Вооружали ли против кого неистовую чернь? Возбуждали ли против кого начальников, которые бы поступали строже, нежели как им предписано? Подвергли ли кого опасности жизни? Отняли ли у кого власть и почести, принадлежащие мужам отличным? Словом, нанесли ли кому такие обиды, на которые вы так часто отваживались или которыми угрожали нам?" Само языческое общество в лице многих лучших своих представителей не только не одобряло, но даже открыто порицало неистовства, которые дозволяла себе языческая чернь над христианами. "Тебе известно, – писал Ливаний к антиохийскому жрецу Гезихию,– что я не меньше тебя сочувствую восстановлению храмов богов, но в то же время не вижу необходимости ломать для этой цели другие здания и, таким образом, одною разрушать то, что созидаешь другою. Император законно требует, чтобы всякий, владеющий нашими священными предметами, возвратил их, но те, которые не имеют их, не должны быть обижаемы. Очевидно, что совершающие такие насилия под предлогом ревности к богам думают только исключительно об одном своем обогащении на счет других".
В то время, как фанатичная языческая чернь дозволяла себе совершать открыто самые жестокие и возмутительные насилия над верующими, встречая в данном случае тайное потворство со стороны императора, сам Юлиан придумывал более тонкие и хитрые, но вместе с тем, по-видимому, благовидные средства для подавления ненавистной в глазах его религии. Мы имеем в виду меры императора, направленные к тому, чтобы лишить верующих средств получать научное образование, возбуждавшие всеобщее негодование как древних писателей, христианских и языческих, так и новейших исследователей эпохи Юлиана. Изучение произведений классической литературы, получаемое христианскими юношами в собственных своих школах, нередко сопровождалось выяснением религиозных заблуждений и разоблачением несостоятельности языческих верований. При таких условиях школы христианских риторов и софистов, естественно, являлись самыми удобными рассадниками религиозного образования для христианского юношества, вместе с тем доставляя в руки своих питомцев надежное средство для борьбы с язычеством орудием его собственной учености. "Нас колят нашими же собственными стилями, т. е. ведут против нас войну, вооружившись произведениями наших же писателей, – говорил обыкновенно Юлиан. – Словесные науки и греческая образованность наши, так как нам же принадлежит и чествование богов, а ваш (т. е. христиан) удел – необразованность и грубость, так как у вас вся мудрость состоит в одном только "веруй". В скором времени Юлиан не замедлил издать приказ, в силу которого занятие должностей начальников и право преподавания в школах прямо было предоставлено исключительно в руки одних язычников, а христианские наставники принуждены были оставить свои кафедры. Юлиан обращается с такою речью к верующим: "Если вам апостол Павел воспретил касаться мяса жертвенных животных, то почему он не воспретил изучать эллинскую литературу, чтобы не оскорблять чрез то совесть ближнего?"
Указанные эдикты были приведены в исполнение с необычайною точностию и притом в самое непродолжительное время. Все христианские школы в Греции, М. Азии и Египте были закрыты, при чем во время прощания наставников со своими учениками нередко происходили чрезвычайно трогательные сцены.
Наряду с указанными распоряжениями Юлиана шли рука об руку меры его, направленные к усилению языческой пропаганды среди верующих и к приобретению новых прозелитов многобожию, особенно среди войска. Всего проще казалось ему покупать отступничество своих солдат весом золота. Сам панегирист Юлиана, Ливаний, сознается, что его любимый герой нередко употреблял на это весьма значительные денежные суммы. В то же время, с целию приучения своих легионеров к соблюдению обрядов языческого культа, Юлиан употреблял следующее средство, от которого надеялся получить весьма значительные результаты. У римлян издавна существовал обычай, в силу которого в день рождения императора, равно как и в других случаях, последний раздавал подарки своим солдатам, особенно отличившимся своею храбростию и точным исполнением требований военной дисциплины. Юлиан не замедлил воспользоваться этим случаем для осуществления своих планов относительно восстановления многобожия. В день раздачи наград он всегда являлся к солдатам окруженный государственными регалиями, среди которых на первом плане были помещены изображения языческих богов и, по древнему обычаю, приказывал ставить пред собою жертвенник, наполненный угольями и фимиамом. Когда легионеры один за другим приближались к императору за получением из рук его почетной награды, чиновники, окружавшие трон, предварительно требовали от них, чтобы они бросили на уголья несколько зерен фимиама и отдали честь государственным регалиям. С первого взгляда можно думать, что указанным распоряжением Юлиан хотел только восстановить древний обычай, вышедший из употребления в правление первых христианских императоров. Но при более внимательном исследовании обстоятельств этого дела нельзя не прийти к справедливому заключению, что здесь скрывался чрезвычайно тонкий и злой умысел. "Целое воинство, – замечает по этому случаю св. Григорий Богослов, – продавалось одним злоухищрением. Покорители вселенной падали от малого огня, от куска золота, от небольшого курения, и большая часть не чувствовали своего поражения, что было всего горестнее".