Скоро между императором и антиохийцами произошел полный разрыв и даже вражда. Поводом к этому послужили главным образом неудачные меры, принятые Юлианом для устранения голода, постигшего Антиохию. Скопление в этом городе и его окрестностях многочисленной армии, предназначенной к походу против персов, весьма значительно подняло цену на все жизненные продукты. Как и всегда бывает в таких случаях, народ не замедлил свалить всю вину в поднявшейся дороговизне исключительно на одних хлебных торговцев. "Житницы полны, – кричали антиохийцы, – а торговцы только пользуются случаем для того, чтобы продавать хлеб как можно дороже!" С целию устранения наступившей дороговизны Юлиан пригласил к себе хлебных торговцев вместе с богатыми земледельцами и настойчиво убеждал из понизить цены на жизненные припасы. Те дали обещание исполнить волю императора, но не могли сделать этого в скором времени, так как причина возвышения цен на жизненные продукты заключалась главным образом не в них, а в недостатке подвозов из окрестных стран. Между тем, цены на все съестные припасы продолжали возрастать в страшных размерах и производили сильнейшее неудовольствие против императора в антиохийском населении. Тогда Юлиан, оскорбившись на торговцев за неисполнение данного ими обещания, порешил, что может обойтись без их содействия для устранения наступившей дороговизны. В этих видах он приказал выдавать бедным жителям города хлеб даром из государственной казны, назначил определенную таксу на все жизненные припасы и строго воспретил продавать их выше указанной нормы. Напрасно антиохийский сенат делал Юлиану энергические представления, доказывая несостоятельность всех эти мер для прекращения наступившей дороговизны, а живший в то время в Антиохии софист Ливаний истощил с своей стороны все усилия и пускал в ход все свое красноречие, чтобы убедить императора отменить сделанное распоряжение – Юлиан остался непреклонен. Но ему в самом непродолжительном времени пришлось горько разочароваться в непрактичности принятых им мер для понижения цен на жизненные продукты. Хлебных запасов, выдаваемых народу из общественных магазинов, хватило всего лишь на несколько дней. В то же время хлебные торговцы, стесняемые определенною ценою, наложенною на все съестные припасы, и будучи при таких условиях не в состоянии выдерживать конкуренцию с правительством, прекратили свои торговые операции и разбежались. Их примеру не замедлили последовать земледельцы, под влиянием тех же самых опасений переставшие возить на рынок продукты своих полей. Напрасно Юлиан прибегал к репрессивным мерам, чтобы побудить свои операции, – все эти меры остались без последствий. При таких обстоятельствах искусственное изобилие в съестных припасах, наступившее вследствие даровой раздачи хлеба из общественных магазинов, внезапно превратилось в крайнее оскудение, и в городе не замедлил открыться настоящий голод со всеми его ужасными последствиями. Вся вина в наступившем страшном бедствии обрушилась в глазах народа исключительно на голову одного Юлиана. Свою злобу и ненависть против императора антиохийцы старались выместить при помощи самых едких и язвительных насмешек. Появилось множество пасквилей, наполненных самыми злостными нападениями на его ревностную привязанность к древнему культу, его циническую внешность, особенно на длинную, никогда не мытую, нечесанную, наполненную паразитами бороду. Антиохийцы осмеивали его здесь как маленького человека, который носит напоказ свою козлиную бороду и громко кричит, подобно гомерическим титанам Отусу и Ефиальтусу, называли также обезьяною, жертвенным мясником и другими позорными именами. Но этого казалось еще мало, и антиохийские язычники в своем раздражении против императора шли все далее и далее. Они не стеснялись даже открыто заявить Юлиану, что им гораздо лучше и приятнее жилось в царствование его христианских предшественников, нежели в правление императора язычника. Нельзя не видеть, что в этом признании антиохийских язычников выразился окончательный разлад между Юлианом и современным ему языческим обществом и их взаимное непонимание друг друга.
Встречая повсюду необыкновенную холодность и равнодушие к своему делу и не находя для себя поддержки в языческом обществе, Юлиан, тем не менее, не отчаивался в успехе своего предприятия. Неудачи и препятствия нисколько не ослабляли его энергии, а еще более усиливали его ревность в осуществлении своих заветных планов. Он не щадил никаких средств для того, чтобы всеми доступными ему путями содействовать ослаблению христианства. В борьбу с ним он вступил с должною осторожностию и предусмотрительностию, чтобы не подать ни малейшего повода к обвинению себя в открытом кровавом гонении на Церковь. Гордясь своим философским образованием, он при всяком удобном случае старался выражать верующим мысль, что не имеет ни малейшего желания насиловать свободы их религиозных убеждений, тем более воздвигать открытое кровавое гонение по примеру своих языческих предшественников на императорском троне. "Клянусь богами, – писал Юлиан к Артабию, – я не хочу, чтобы галилеяне (так Юлиан называл христиан) были убиваемы, несправедливо обижаемы или терпели жестокое обращение без всякой причины". "Телесные болезни, – по словам Юлиана, – можно излечивать при помощи искусных операций, но заблуждения о природе богов нельзя уничтожить ни огнем, ни железом. Что пользы в том, если рука будет приносить жертву, между тем как душа станет осуждать руку. Она только станет обвинять руку в слабости и попрежнему будет тайно благоговеть пред тем, что она до того времени почитала явно. Это будет только маска на лице, а не истинная перемена образа мыслей. И что же из этого исходит? Люди павшие вскоре потом раскаиваются, а те, которые гибнут за свои убеждения, почитаются как боги". Император, судя по его собственным словам, не только не думал воздвигать на Церковь открытого кровавого гонения, но, напротив, смотрел на верующих довольно снисходительно и с участием относился к их мнимым заблуждениям. Но не таким был Юлиан на самом деле, каким он представлялся в своих правительственных эдиктах и частной переписке. В характере императора был одно свойство, которое казалось преобладающим над всеми другими силами его души – искусство лицемерить и притворяться, и в своей внешности показывать себя далеко не тем, чем он был на самом деле. Выдавая себя повсюду чуть не за друга христиан и выражая только одно глубокое сожаление об их заблуждениях, Юлиан в душе своей был одним из самых заклятых врагов христианства, каких только знает история. "Он ясно видел, – справедливо замечает св. Златоуст, – что как скоро он решится на кровавые гонения, то все верующие тотчас же положат души свои за Христа". Поэтому Юлиан не замедлил избрать для борьбы против христианства другие средства, не употреблявшиеся до сего времени, более хитрые и опасные, но вместе с тем прикрытые видом законности.