Юлиан старался заимствовать у христианства и усвоить язычеству нравственную строгость жизни, чтобы чрез то внести в оное дух и жизнь. Но все эти попытки были безуспешны. Юлиан чрез это показал только, против своей воли, духовное убожество язычества и признал превосходство и силу христианства. За свое подражание разным учреждениям христианской Церкви он справедливо назван обезьяною христианства.
Так, по подражанию христианской Церкви, он старался ввести тишину и порядок в языческих храмах и возбудить благоговение к ним. Он, например, писал, что "из почетной стражи никто не должен входить внутрь храма впереди жрецов, а кому угодно – позади; ибо едва кто переступил через порог капища, тотчас стал частным человеком". В этих случаях Юлиан и для себя не допускал никакого исключения. "В храмах должно не на императора смотреть, а помышлять о богах". Это правило Юлиан установил по поводу того, что он много замечал таких людей, которые почитали богов и приходили в храм для того только, чтобы угодить императору и быть им замеченными. Чтобы не нарушать благоговения, он не желал обращать на себя взоры других. Но по большей части он попадался на глаза своих почитателей, и они более думали о нем, чем о богах, или его только и ждали. Тогда обыкновенно громко раздавались приветствия императору, и он был этим недоволен. Посему он издал следующий приказ народу в Константинополе: "Если я неожиданно явлюсь в театр, то вы можете возглашать мне свои похвалы и приветствия. Но если я неожиданно явлюсь в храм, то храните спокойствие, и хвалы свои воздавайте богам. Или уже боги не нуждаются более в восхвалении их?"
И испорченное сословие жрецов, эту ненадежную опору язычества, он хотел улучшить, по образцу христианской иерархии. Даже самые общие идеальные понятия о священстве он заимствовал из христианской Церкви. "Справедливо, – рассуждает он, – почитать священников, как слуг Божиих, как лиц, посредствующих между богами и нами, которые содействуют тому, чтобы нисходящие от богов на нас блага дарованы были нам. Они приносят жертвы и молятся за нас". С этой идеальной точки зрения, он даже и в недостойном жреце предписывал почитать достоинство священства. "Когда священник, – по словам Юлиана, – приносит за нас жертву и молится за нас пред богами, тогда мы должны смотреть на него с благоговейным страхом, как на досточестный орган богов. Если бы священник был только дух, а не душа и тело вместе с тем, то он мог бы вести всегда одинаковую жизнь. Но так как этого нет, то нужно различать ту его жизнь, которую он проводит в священных занятиях, и жизнь частную. Точно так же и в своих понятиях о частных обязанностях жрецов Юлиан несомненно руководился правилами Церкви для духовных лиц. Так, по его наставлению, жрецы, как действительные посредники между богами и людьми, дожны чаще пребывать в храмах, заниматься священными действиями, не должны читать никаких безнравственных и скептических книг из школы Эпикура и Пиррона, но должны изучать творения Гомера, Пифагора, Платона, Хризиппа и Зенона. Они не должны посещать никаких увеселительных домов, также театров, заниматься каким-либо бесчестным ремеслом, а должны давать милостыни, оказывать гостеприимство. "Если эллинизм, – писал Юлиан к верховному жрецу Галатии, Арзакию, – до сих пор не достиг еще желаемого успеха, то виноваты в том мы сами, его последователи. Боги сделали для нас много хорошего, выше всякого желания и надежды. Несколько прежде никто не смел и желать столь важной перемены, происшедшей в короткое время, но думаешь ли, что довольно этого? Мы и не замечаем, что безбожие (так Юлиан называл христианство) особенно возрастает любовию к странникам, заботливостию о гробах умерших и наружною святостию жизни. Я думаю, что и нам поистине надлежит исполнять все это. И быть таким надлежит не только тебе одному, но и всем жрецам Галатии, которых то стыдом, то убеждением старайся делать добрыми. Если у иудеев никто не просит милостыни, а нечестивые галилеяне кроме своих питают еще и наших, то непостыдно ли, что свои от нас не получают помощи. Мы по беспечности срамим сами себя и еще более роняем благоговение к богам".
Из собственных сочинений Юлиана можно видеть, что религиозный индеферентизм служителей древнего культа доходил до такой степени, что их жены и дети открыто исповедывали себя христианами, чем навлекали на себя сильное негодование со стороны императора. В известном уже нам письме к галатийскому жрецу Арзакию Юлиан дает последнему приказание немедленно и без всякого снисхождения извергать из своих должностей тех жрецов, которые одни только оказывают почтение отечественным богам, между тем, как их жены, дети и рабы находятся в сообществе с галилеянами.
