Мученики нередко видели себя уже причисленными к лику торжествующих братьев на небе и поклонялись Христу. Великие пастыри Церкви, принесшие себя в жертву за дело Божие, также очень часто являлись заключенным среди их видений. Так освещалось неземным сиянием место ужаса, и, по выражению актов мученических, из мрака тюрьмы исходила небесная радость, и из ветвей терновника расцветала корона!
Но гораздо опаснее и страшнее, чем все лишения, заключения, были увещания и просьбы родных-язычников, обращенные к исповедникам. Ориген говорит, что мученичество тогда достигает своей вершины, когда нежнейшие просьбы родных соединяются с насилием мучителей для того, чтобы поколебать мужество исповедников. Да, любовь к родным была одним из величайших испытаний для мучеников. Мученики Церкви не были фанатиками, заглушившими в себе все человеческое в угоду любимой идее. Напротив, сердце их всегда было раскрыто для всех благороднейших чувств и привязанностей. Но мученикам приходилось разрывать самые близкие узы родства, как скоро они становились в противоречие с высшим законом человеческой совести. На этот раз последователи Христа должны были представить своим поведением и выразить истину слов Господа: "Аще кто грядет ко Мне и не возненавидит отца своего, и матерь, и жену, и чад, и братию, и сестры, еще же и душу свою, не может быти Мой ученик".
Вот пред нами глубоко-трогательное зрелище. В темницу к дочери является престарелый отец. Перпетуя должна выдержать сильнейшие испытания. Отец истерзался от душевных мук; он уже не приказывает, нет – он просит, умоляет, наконец, бросается на колени перед дочерью… "Дитя мое! Умилосердись над моей сединой, пожалей своего отца, если я еще достоин этого имени… Вспомни, как я носил тебя на руках своих, как лелеял тебя, пока ты не расцвела, как майский цвет, как я всегда предпочитал тебя твоим братьям; не сделай меня предметом поругания… Посмотри на свою мать, братьев, сына, которому не жить без тебя… Не делай нас несчастными". И несчастный отец снова бросается перед дочерью, называет ее своей царицей, госпожой, снова целует и обливает слезами ей руки. С невыразимой тоской смотрит мученица на отца. Но луч решимости, покорности воле Божией снова блестит во взоре. "Батюшка! Все случится по воле Божией. Наша жизнь не в нашей власти; мы все в руке Божией".
Открывается суд над заключенными, является проконсул. Кругом громадная толпа окружает свои жертвы, как бы сторожит их, опасаясь, чтобы они не исчезли из ее кровожадных рук. Наступает критическая минута. Ее отец с младенцем на руках протискивается сквозь толпу и снова является перед дочерью.
"Пожалей своего ребенка!" – восклицает он раздирающим душу голосом.
Но тут не место для родственных увещаний. Заключенные пред лицом власти. Проконсул дает знак, и солдаты палками гонят несчастного отца с его внуком. "Скорбью пронзилось мое сердце, – пишет Перпетуя, – как будто мне самой наносили удары; мне больно было видеть несчастие старца". Теперь прокуратор обращается к мученице:
"Пощади седину отца, сжалься над своим ребенком, принеси жертву цезарю". – "Ни за что на свете". – "Итак ты христианка". – "Да, я – христианка".
Вот сущность допроса. Больше ничего не нужно. Ответ получен утвердительный, преступление доказано. Теперь должен состояться приговор, приговор обвинительный.
Перпетую вместе с другою исповедницею – Фелициею велено было заключить в тюрьму. Снова предстояло пережить все невзгоды томительного заключения. К счастию, начальник темницы, постоянно наблюдавший чистоту и святость их поведения, был, наконец, побежден и сам силою веры христианской, и потому давал всевозможное послабление своим узникам.
Фелиция, заключенная в темницу беременною, боялась, чтобы это обстоятельство не попрепятствовало ей умереть за Христа вместе с другими мучениками.
По римским законам казнь женщины в таких случаях воспрещалась. Но страх ее не оправдался; незадолго до мученической своей кончины, она разрешилась от бремени. Болезни рождения обнаруживались мучительными ее стонами. На это ей заметили: "Если ты так страдаешь теперь, что же будет, когда повергнут тебя зверям в случае, если не захочешь принесть жертвы?" Она отвечала: "Теперь я терплю свои страдания; а тогда Другой будет во мне терпеть, потому что за Него я буду страдать".
Наконец, воссияло вожделенное для мучеников утро их победы. Из темницы повлекли в амфитеатр. С достоинством и радостию они текли туда, как бы на небо. Перпетуя шла медленно: в ее лице выражалось душевное спокойствие; взор ее, по временам устремлявшийся к небу, горел пламенным желанием скорее соединиться с возлюбленным Женихом душ христианских. У входа в амфитеатр хотели облечь святых мучениц в украшение языческих жриц, дабы казнь их сделать торжественнее. Но Перпетуя мужественно воспротивилась этому. "Мы, – говорила она, – лишаемся жизни за то, что не хотели касаться ни к чему языческому, освободите же нас и в смерти от этого бремени". Правота этого требования была признана. Святые мученицы были введены на бой без украшений. В легкой одежде поставлена была Перпетуя пред дикого вола, который, схватив ее на свои рога, метал то вверх, то вниз, разорвал ее одежду и повредил головной убор. Скромно покрывалась она остатками своей одежды и оправила убор на голове, чтобы в день своего торжества и славы не быть с растрепанными волосами. Встав, она подала руку Фелиции, которую так уже свирепое животное успело повергнуть на землю, и, обратясь к христианам, бывшим в толпе зрителей, сказала: "Стойте твердо в вере, любите друг друга и не скорбите о наших страданиях".