Насыпи были кончены. К стене были пододвинуты стенобитники, которые одновременно начали бить стены.
На ужасный грохот, который вдруг раздался на трех отдельных местах стены, внутри города отвечали воплями: в ужас пришли и самые смелые из повстанцев. Всегда готовые пожрать друг друга, теперь, под впечатлением страшного действия римских орудий, они увидели, что если возможно предотвращение опасности, то оно возможно лишь при общих усилиях.
Друзья и недруги смешались вместе, забыв взаимные дрязги: все наперегонки бежали на стены: оттуда они массами бросали воспламененные вещи на стенобиты и в то же время осыпали стрелами людей, управлявших их движением. Отважнейшие многочисленными толпами спрыгивали на самые римские насыпи, срывали загораживавшие их плетни и в ручную били римских солдат, приставленных для их защиты, и иногда брали верх своею смелостью, хотя при этой смелости им всегда недоставало опытности в битве.
Тит был неумолим. Он всегда был там, где угрожала наиболее серьезная опасность. Прикрывая стенобитки с боков конницей, вооруженной луками, он успел отбить все вылазки, сделанные с целью поджечь орудия, и с успехом отвечал застрельщикам, которые со стен осыпали солдат всякого рода стрелами и камнями. Стенобиты могли действовать беспрепятственно. Иудеи теперь поневоле должны были держать себя подальше от выстрелов и уже не могли мешать действию стенобитов, которые мало-помалу делали свое дело разрушения. Самый сильный из стенобитов иудеи прозвали "Никон" (победитель), потому что ему ничто не противостояло: именно ему удалось сделать в стене первый пролом.
Тит надеялся, что иудеи образумятся; поэтому он счел нужным несколько приостановить осадные работы, чтобы дать врагу время обдумать свое положение.
Полагая, что они скорее послушают слова своего соотечественника, он поручил находившемуся при нем иудею Иосифу Флавию вступить с ними в переговоры на еврейском языке. Объезжая вокруг укреплений и держась, впрочем, вне выстрелов, Иосиф останавливался для выкрикивания своих увещаний и условий мира в таких местах, где его могли слышать со стены.
"Пожалейте себя и народ, – кричал он иудеям, – пожалейте отечество и храм; не показывайте себя в отношении к ним даже жестче иностранцев! Римляне, с уважением относясь ко всему для вас священному, доселе еще сдерживали свой гнев, – и при этом посмотрите на ваши стены. Крепчайшие пали, остаются слабейшие. Ужели опыт не убедил вас, что не устоять вам против римлян? Ужели иудеи еще не научились служить им? Прекрасно бороться за свободу, но это нужно было сделать некогда. Свобода потеряна давно, иудеи уже много лет во власти римлян: хотеть свергнуть его в настоящие минуты, это – безумие, этим вы вовсе не докажете своей любви к свободе. Какие земли не во власти римлян? Только разве те, которые ни на что не годятся или по причине своих жаров или невыносимых холодов. Ужели вы не видите, что счастие на их стороне. И какие средства у вас для сопротивления. Большая часть вашего города взята; вы заперты в стенах, заперты и хуже, чем если бы вы были в открытом поле. Думаете вы, римлянам неизвестно, что у вас голод? Народ мрет в городе от голода и солдатам скоро придется идти по той же дороге. А если бы римляне и сняли осаду, если бы отказались брать город, то ведь вы истребите друг друга в междоусобии. О, поверьте мне! Зло еще поправимо, есть еще время, вы совершите доблестное дело, вы поступите мудро, – подумайте о спасении. Теперь римляне могут вам простить все прошлое; но они будут к вам безжалостны, если вы останетесь в своем упорстве".
На такие речи со стены отвечали Иосифу насмешками, многие осыпали его проклятиями, некоторые пытались даже подстрелить его.
Иосиф умолял их пожалеть своих отцов, своих жен и своих детей, которых грозит уничтожить война и голод. "Моя мать, – говорит он в заключение,– моя жена, мое семейство, моя родня не безызвестного рода, всем им грозит та же опасность, что и вам. Думаете вы, я хлопочу о них? Ну, убейте их. Возьмите мою кровь в цену вашего спасения. Я готов умереть, если только моя смерть может умудрить вас".
Произнося эти слова, Иосиф выражал горячую любовь к своему отечеству. Он зарыдал, оканчивая свою речь.
Повстанцев, однако же, не тронули и слезы: они никак не могли поверить в помилование, если бы в самом деле и сдались. У народа, напротив, преобладала одна мысль – бежать из этого ада, который назывался Иерусалимом.
Все, кто мог, за бесценок продавали все, что имели; глотали бывшие у них золотые монеты, чтобы скрыть их от грабителей; если удавалось, убегали к римлянам; там находили проглоченное и покупали себе необходимое. Тит отпускал их и дозволял им искать убежище, где угодно. К несчастию для них, их же соотечественники зорко стерегли перебежчиков, умерщвляли всякого, в ком подозревали желание бежать. Оставшихся в городе богатых умерщвляли для того, чтобы овладеть их богатством, а предлогом выставляли их желание бежать к врагу.
