– Еще раз, – говорил он, – сошли на меня посвящение и Дух, и еще раз отправляюсь я на свой подвиг печальным и унылым.
Этим своим возвышением, по его словам, он обязан был не убеждению, а силе. Но в то же время в духе истинного самоотречения он осуждал свою собственную "самовольность и недостаток смысла", и благодарил своего высокочтимого друга за его доброту и преданность, по которой он не дал ему зарыть своего таланта в землю.
После хиротонии Григорий, с целию укрепления своего духа, удалился в уединение, которое так любил, и даже по возвращении оттуда не видно, чтобы он отправился в свою Сасиму, где он во всяком случае не совершил ни одного епископского акта.
Ему совсем не хотелось, да и не по характеру было, вести борьбу с Анфимом. Тем не менее, это не освободило его от многих неприятностей. Анфим, вместе с другими епископами тианской епархии, прибыл в Назианз как бы с целью посетить отца Григория, а в действительности склонить или страхом заставить новопоставленного епископа Сасимы признать себя в качестве митрополита. Ему не удалось это, и он с негодованием обвинял Григория в "василизме". Затем он склонил его сделать попытку посредничества между кафедрами тианской и кесарийской. Григорий потерпел в этом отношении неудачу, так как Василий решительно отверг все притязания со стороны Анфима.
Наконец, чувствуя невозможность для себя быть полезным в таком месте, каким была Сасима, удрученный своим положением, Григорий еще раз удалился в отрадное для него жилище – среди уединенных холмов, чтобы там насладиться безмолвием и уединением, которые только и любил он. Он отказался даже исполнить просьбу своего отца и не хотел отправиться в свой епископский город, чтобы "не потонуть в грязи", но он не мог отказать ему в просьбе прибыть опять в Назианз, чтобы там, по его собственным словам, поддержать крылья сильного, но утомленного орла. Арианские насилия Валента делали необходимым для его престарелого отца иметь у себя помощников в деле поддержания крепости Каппадокии в качестве "оплота веры". В 372 году он, действительно, возвратился в свой родной город и начал действовать в качестве помощника-епископа своему отцу, но отказался сделаться ему преемником по кафедре, так что в действительности был епископом без определенной кафедры.
В 374 году исполнилось сорок пять лет беспорочного епископского служения отца Григория. Ему было почти уже сто лет отроду, и он умер, как и подобает верному пастырю, коленопреклоненно во время молитвы. Его сын, в присутствии Василия, произнес надгробное слово в великолепной восьмиугольной церкви, построенной самим скончавшимся епископом.
Немного спустя умерла и его мать Нонна, и Григорий остался совершенно одиноким в жизни. Несмотря на преклонные лета Нонны, глаза ее еще не ослабели и силы ее не истощились. Она отправилась в церковь, в которой служили ее муж и ее сын, и, преклоняясь пред св. жертвенником, внезапно, без всякой предварительной болезни, услышала призыв к смерти. Она вдруг судорожно схватилась одной рукой за жертвенник и другую руку подняла, произнося молитву: "Господи, Христе, помилуй меня!" – и затем мирно скончалась. Ее сын, много уже говоривший о ней в погребальном слове над своим отцом, не произносил на этот раз проповеди, а посвятил памяти своей матери несколько небольших поэм.
Григорий не был формально избран на вакантную епископию, и в действительности он решительно отклонил такое избрание. В течение некоторого времени, правда, чувство долга заставляло его продолжать труд своего отца, но в 375 году он подвергался столь сильной болезни, что она привела его к вратам гроба, и его друг Евсевий, епископ самосатский, не раз приходил к одру его болезни, как бы не надеясь уже видеть его живым. Неиспорченная натура, однако, превозмогла болезнь, и по своем выздоровлении Григорий удалился в Исаврийскую Селевкию, о которой он любил размышлять как местожительстве св. Феоны. Там он в самозаключении прожил три года, все еще страдая от своей болезни.
Григорий, без сомнения, полагал, что уже ничто более не ожидало его в этой жизни, кроме аскетического уединения, скорбных воспоминаний и приступов безмолвных размышлений. Но Промысл готовил для него и нечто другое, и должна была настать еще самая деятельная и важная пора его жизни, хотя ей и суждено было ограничиваться лишь тремя достопамятными годами.
В восточной Римской империи, при жизни Василия и Григория, царствовали после Константина великого, арианин Констанций, богоотступник Юлиан и арианин Валент. В Константинополе в это время арианство оказалось господствующим.