Узнав об этом, св. Иоанн решительно отказался явиться на собор, вторично требуя для суда над собою Вселенского собора. Так как Златоуст четыре раза отказывался явиться на собор, то враждебные ему епископы, не приписывая ему никакой вины кроме той, что он не явился на собор, низложили его. Определение собора было послано на утверждение императору, который, не читая делопроизводства о св. Иоанне, и даже не видав его, дал повеление сослать св. архиепископа в заточение. Лишение Иоанна епископской кафедры уже вечером было известно народу, и произвело смятение в нем.
Народ целую ночь стерег церковь, чтобы из нее не увлекли Златоуста, а людей, назначенных для отведения Иоанна в ссылку, не допустил до него. От царя вышел другой указ, повелевавший состать Златоуста как можно скорее. Златоуст, опасаясь, чтобы из-за него не вышло мятежа, и враги не выдумали на него обвинения в неповиновении царю, и чтобы не подвергнуть народ наказанию за возмущение, вознамерился скрытно от народа предать себя в руки чиновника, которому поручено было отвести его в ссылку. Желая проститься с любезною своею паствою, он сказал народу беседу, в которой старался внушить ему терпение и покорность воле Промысла Божия.
На третий день после своего осуждения, после полудня, он тайно от народа предал себя в руки чиновника и ночью на корабле перевезен был в Пренесту в Вифинии, место, назначенное для его ссылки. Лишь только разнеслась молва об удалении св. епископа, весь народ пришел в сильное негодование. Феофил прибыл было для успокоения народа, но так как все видели в нем виновника постигшего их бедствия, то отовсюду слышались крики негодования и проклятия, даже самая жизнь его могла быть в опасности, если бы не охранялась вооруженною силою. В народном крике выражался ропот не только против Феофила, но и против царя. Многочисленными толпами народ переходил из церкви к площади, с площади к царскому дворцу. Но вот наступила ночь, небо покрылось черными, мрачными облаками, море кипело. Всеобщий страх овладел жителями города, все ждали чего-то ужасного; и вот среди мрака ночи вдруг всколебался город от сильного землетрясения. В этом землетрясении все видели казнь Божию за несправедливо осужденного, невинного епископа, почему со всех концов города неслись страшные крики:
– Это казнь неба. Горе нам. Погибли мы, если св. епископ не будет возвращен.
Царица, устрашенная землетрясением и воплями народа, упросила императора возвратить Златоуста, и на рассвете отправила к нему письмо, в котором, уверяя, что она невинна, что уважает его, просила возвратиться. Лишь только разнесся слух в народе о возвращении любимого пастыря, в бесчисленном множестве устремились к нему навстречу мужчины и женщины, и старики и дети, богатые и бедные; духовенство, предшествуемое многими епископами, явилось у пристани и ожидало страдальца святителя с зажженными в руках свечами. Выйдя на берег, Златоуст не хотел вступать в город прежде суда большого собора. Народ снова предался ропоту, снова послышались ругательство и проклятия на врагов Златоуста.
Видя и слыша все это, св. Иоанн покорился необходимости и, сопровождаемый многочисленным собранием жителей, с торжеством вступил в город, а затем – в церковь, и даже сказал поучение. Чрез несколько дней Иоанн просил императора, чтобы он велел собрать многочисленный собор, на котором бы могли быть рассмотрены несправедливые обвинения Дубского собора против него и пред лицом всех – показать его невиновность. Вскоре составили собор из 60-ти епископов, при чем из бывших врагов Иоанна никто не явился. Этот собор признал невинность Златоуста и осудил нечестивый собор Дубский и его обвинения против Златоуста.
Спустя два месяца, по возвращении Златоуста, Евдоксия заявила притязание на небывалую для императриц почесть – сооружение особой колонны, увенчанной серебряным ее изображением, на самой важной площади столицы, около церкви св. Софии. Это необузданное честолюбие Евдоксии возбудило даже негодование на западе, и Гонорий счел своим долгом предостеречь своего брата Аркадия от подобного нарушения древних обычаев; но Евдоксия ничего не хотела знать и колонна с ее серебряной статуей на вершине была поставлена при всевозможных торжествах и ликованиях. Вследствие близости колонны к церкви, шум этих непристойных торжеств с языческими церемониями и плясками делал невозможным самое богослужение, и так как они продолжались несколько дней, то святителю не могло не показаться все это явным и даже намеренным оскорблением святыни. Сначала он хотел чрез префекта устранить это кощунство; но когда префект не оказал ему в этом отношении никакого содействия, то он произнес резкую обличительную беседу, которую, по свидетельству историков, начал знаменитыми словами:
