– Я твердо уверен, – говорит Златоуст в третьей беседе, – что надежда наша оправдается, потому что Бог не презрит такого усердия и попечения и не допустит, чтобы Его служитель возвратился без успеха. Я знаю, что как только он явится перед нашим благочестивым царем, и тот его увидит, то одним своим видом он будет в состоянии тотчас укротить гнев, потому что у святых не только слова, но и самые лица исполнены духовной благодати. Он в самом времени найдет нам защиту, укажет на святую Пасху, напомнит о времени, в которое Христос отпустил грехи всей вселенной, убедить его подражать Господу, приведет ему на память и притчу о тысяче талантах и ста динариях. Затем объяснит, что преступление совершено не целым городом, а несколькими лицами – иностранцами и пришельцами; что было бы несправедливо за безрассудство нескольких человек разорить столь великий город и казнить неповинных ни в чем. Это и больше этого скажет епископ с великим дерзновением, и царь будет внимать этому; один человеколюбив, другой тверд в вере; так что и та и другая сторона подает нам благие надежды. Но будем надеяться на милосердие Божие еще более, чем на твердость нашего учителя в вере и человеколюбие царя. Ибо город наш любезен Христу и по добродетели ваших предков и по добродетели вас самих.
Многие виноватые в мятеже были схвачены и, после произнесения приговора императорским судьею города, преданы казни. Это еще более усилило панику. Граждане большими толпами в страхе покидали город и удалялись на соседние горы; страх был так велик и безумен, что можно было ожидать поголовного выселения жителей из осужденного города. Из Константинополя, к тому же, приходили печальные слухи о том, что намеревался предпринять император, и эти слухи уже обращались в действительность в их возбужденном тревогою воображении.
В это время влияние Златоуста на народ сказалось во всей силе. Он не оставлял своего поста. Воскресенье за воскресеньем, день за днем, его можно было видеть в церкви прилагавшим все усилия к тому, чтобы успокоить объятых унынием жителей и убедить их не покидать города. Он представлял им в пример ап. Павла, заключенного в темницу и готового принять за своего Учителя не только страдания, но и смерть.
– Но дай мне, – говорит он, – быть похожим на Павла, и я никогда не стану бояться смерти. А что тебе, человек, препятствует сделаться подобным Павлу? Разве он не был беден? Не был делателем палаток? Не был простым человеком? Если бы он был богат и благородного происхождения, – бедные, призываемые им к подражанию ему, конечно, могли бы отговориться бедностию, но теперь ничего такого ты не можешь сказать, потому что этот человек был ремесленник и ежедневными трудами снискивал себе пропитание. К тому же ты в детстве наследовал от родителей благочестие и с первых лет был напитан св. писанием, а он был богохульник, и гонитель, и оскорбитель, и разорял церковь. Но, несмотря на это, так внезапно изменился, что силою своей ревности превзошел всех и так вопиет: "подражатели мне бывайте, якоже и аз Христу". Он подражал Господу, а ты не подражаешь и собрату, ты, который от юности воспитан в благочестии, тому, кто уже впоследствии изменился и принял веру?
Флавиан не успел предупредить посольства вестников императорского гнева. Пред прибытием епископа в Константинополь Феодосием были посланы в Антиохию уполномоченные для объявления указа. Их было двое, Цезария и Геллебик. Уполномоченные поспешно приступили к исполнению возложенного на них поручения. Была половина Великого поста. Рыдающей толпе они объявили, что их город лишается всех привилегий, что их бани, где они предавались неге, их театры, в которых они наслаждались, и все места общественных увеселений, составлявшие их гордость, – все это теперь прекращало свое существование. Виновные были отысканы и заключены в тюрьмы; лица высших сословий в оковах были ведены по улицам города к зданию суда; список обвиненных был велик.
Около этого времени сошли с своих горных уединений монахи, чтобы ходатайствовать за город, "когда он уже окончательно был подавлен и готов был погрузиться в волнах, чтобы совершенно и навсегда погибнуть" (Бес. XVII). Странным должно было представляться, когда эти одичавшие отшельники в неуклюжих и грубых одеждах, в течение многих лет не выходившие из своих келий, даже ни на один собор (говорит Златоуст), покинули свои пещеры и хижины, как только заметили надвигавшуюся на город тучу. Один из этих монахов, по имени Македоний, человек неученый, но просвещенный Святым Духом, схватил одного из уполномоченных за мантию, когда те однажды ехали к трибуналу, и попросил их спешиться. Они первое время колебались, но, услыхав, кто это был, повиновались и обняли его колени. "Скажите императору, мои возлюбленные, что он не только император, но и человек; что, будучи человеком, он господствует над теми, кто имеет общую с ним самим природу, и что человек сотворен по образу Божию. Пусть же он запретит такое немилосердное и жестокое истребление подобий Божиих. Пусть он подумает о том, что вместо одного разбитого изображения мы легко можем произвести несколько; но что совершенно вне его власти – восстановить хотя бы один волос умерщвленных жертв".
