По мнению мыслителя, к политическому и культурному процветанию человечества может привести лишь нравственное слияние народов, которое может быть осуществлено лишь на основе единой общей веры. Через все «Философические письма» Чаадаева красной нитью проходит идея христианского единства. Философ рассматривает христианство, как историческое понятие, «определяющее развитие европейского общества» [297]. Он утверждал, что до Реформации народы Европы рассматривали себя в качестве одного социального тела. «Вспомните, что в течение пятнадцати веков у них был один язык для обращения к Богу, одна духовная власть и одно убеждение. Подумайте, что в течение пятнадцати веков, каждый год в один и тот же день, в один и тот же час, они в одних и тех словах возносили свой голос к верховному существу, прославляя его за величайшее из его благодеяний» [298].
Реформация же, по мнению Чаадаева, вернула мир в «разобщённость язычества, она восстановила основные индивидуальные черты национальностей, обособление душ и умов, которые Спаситель приходил разрушить» [299].
Вселенская Церковь, считал Чаадаев, должна вобрать в себя лучшие установления человеческого разума и способствовать их утверждению в обществе. «Слияние души и сил мира – есть предназначение христианства, осуществлённый нравственный закон» [300].
Причём же здесь католичество? Дело в том, что рассуждая о христианстве, Чаадаев самой характеристикой этого понятия подразумевает Римско-католическую Церковь [301].
И так, сущностью всякого раскола в христианстве, по мнению Чаадаева, является разрыв того таинственного единства, в котором заключается вся божественная мысль христианского вероучения и вся его сила. Следовательно, Католическая Церковь никогда не примирится с отпавшими от неё общинами [302]. Таким образом, православие Чаадаев ставит в один ряд с протестантизмом. При этом он, несомненно, ратовал за присоединение России к духовной общности западноевропейских народов.
Философ считал, что папство «возникло по существу из истинного духа христианства, это – видимый знак единства, и, вместе с тем, в виду происшедшего разделения, и знак воссоединения. Почему бы, – резюмировал Чаадаев, – руководствуясь этим, не признать за ним первенства над всем христианским сообществом» [303].
Чаадаев видит высшими точками развития культуры в христианскую эпоху 1) католическое средневековье Западной Европы и 2) будущий совершенный социальный строй христианского мира, который мыслитель связывал, в первую очередь, с выступлением на историческую сцену России [304].
Существует мнение, что католичество в Российской империи воспринималось как антитеза господствующей Православной Церкви [305], следовательно, придерживающиеся этой точки зрения учёные считают, что переход православного в Католичество был прямым вызовом не только Православию, но и самодержавию [306].
Другие исследователи полагают, что дело тут не в политике, – что люди, перешедшие в католичество в XIX веке, видели в Римской Церкви единственный способ просвещения и нравственного самосовершенствования России [307].
Исследователь О.А. Лиценбергер считает, что «Россия, принявшая православие, оказалась не причастной к чудотворному источнику настоящего христианства и выпала из человеческого рода ‹…› страны же, в которых исповедуют католичество, благодаря мощи Римско-католической Церкви, позволяющей ей соперничать с государством, гармонично соединяют религию и социальный прогресс, долг и справедливость, право и порядок» [308].
Автор этой книги вполне разделяет изложенную выше точку зрения г-жи Лиценбергер. Так же я склонен считать, что немаловажным и, возможно, в подавляющем большинстве случаев перехода в католичество, решающим фактором является – вера: вера в Бога, и убеждённость в правоте католичества над прочими христианскими конфессиями, без всяких социальных, политических и иных интеллектуальных «заморочек».
Так же, вслед за другой исследовательницей феномена русского католичества, Е.Н. Цимбаевой, нельзя не отметить, что парадоксальность той ситуации, в которой оказались русские католики в своей родной стране, усилилась наличием у них, принадлежавших к той же социальной группе, православных оппонентов [309].
В любом случае, очевидно, что главной целью большинства российских католиков было желание увидеть христианский мир объединённым в Единую Католическую (вселенскую) Церковь.
Следующий русский католик, о котором я бы хотел вам рассказать – Михаил Сергеевич Лунин (1787-1845). М.С. Лунин был декабристом, однако в советские годы, когда декабристов было принято восхвалять и всячески превозносить на государственном уровне, о Лунине странным образом как-то «забыли», а когда-то его имя было прекрасно известно не только в Санкт-Петербурге, а так же в Сибири, и даже в Варшаве! Причина забвения этого декабриста в СССР заключалась, прежде всего, в том, что Михаил Лунин был католиком и, более того, «именно в католицизме находил основу для своего свободомыслия» [310].
Лунин был прекрасно образован. Знал несколько языков: французский, английский, польский, латинский и греческий. В католичество Лунин со своим братом Никитой были обращены ещё в детстве их воспитателем-французом, аббатом Вовилье [311]. Позже Михаил Сергеевич напишет в своём дневнике: «Мой брат и я были воспитаны в римско-католической вере. У него была мысль уйти в монастырь, и это желание чудесно исполнилось, так как он был унесен с поля битвы, истекающий кровью, прямо в монастырь миноритов, где он умер…» [312] – именно такая судьба постигла Никиту Лунина на полях сражений отечественной войны 1812 года.
