В “The Indian Tribune” за 15-го марта появилось письмо об отношениях Теософического Общества и Арья Самадж. Похоже, автор не враг нашего дела и не настроен враждебно к нашему Обществу; поэтому я постараюсь мягко исправить некоторые недоразумения, под влиянием которых он действует. Поскольку он подписался как “Член” [Арья Самадж], мы должны считать его братом. И всё же по-видимому он движим неоправданным страхом, отрекаясь от слишком тесной связи между нашим Обществом и Арья Самадж, чтобы не скомпроментировать честное имя последнего некоторыми нашими странными взглядами! Он говорит:
“Я был удивлён, услышав, что Общество принимает людей, верящих в магию… Однако, если вера Теософического Общества такова, то могу лишь заверить ваших читателей, что Арья Самадж в этом отношении не имеет с ним ничего общего… Наши цели можно назвать подобными лишь насколько это касается вопросов ведического учения и ведической философии”.
На эти пункты я теперь и собираюсь ответить. Весь вопрос — в корректном определении слова “магия” и понимании того, что такое ведическое “учение и философия”. Если под словом “магия” подразумеваются народные суеверия — вера в колдовство, ведьм и привидения, эта вера подразумевает возможность совершения сверхъестественного; если требуется вера в чудеса, то есть явления, нарушающие законы природы — тогда от лица всех теософов, будь то необращенный скептик, исследователь простых феноменов или просто верящий в них, будь то даже современный так называемый спиритуалист, то есть тот, кто непременно верит, что медиумические феномены обязательно совершаются вернувшимися человеческими духами — то мы категорически отвергаем это обвинение.
Мы не получаем “The Civil and Military Gazette”, которая, похоже, так хорошо ознакомлена с нашими учениями; но если она хотела обвинить теософов в подобных верованиях, то, как и многие другие газеты и обзрения, она пишет о том, о чем ничего не знает.
Наше Общество не верит ни в какие чудеса — ни в божественные, ни в дьявольские, ни в человеческие; ни во что-либо, неподдающееся философской и логической индукции или силлогическому методу дедукции. Но если искаженный и сравнительно современный термин “магия” понимать в смысле высшего знания и глубокого проникновения в скрытые силы природы и глубокого их исследования — в те оккультные и таинственные законы, которые составляют предельную сущность каждого элемента — будем ли мы, как древние, считать, что этих элементов четыре или пять или, как наши современники, выделять более шестидесяти; если, опять же, под магией понимать древнее учение святилищ, известное как “поклонение Свету” или божественную, духовную мудрость, определённо отличающуюся от поклонения тёмного и невежественного, по причине которой посвящённых высших жрецов древности у ариев, мидийцев и египтян называли соответственно “маха”, “маги” и “магинси”, а у зороастрийцев — “мехистом” (от корня meh’al — великий, ученый, мудрый) — тогда мы, теософы, “признаем себя виновными”.
Ведь мы изучаем эту “науку наук”, прославленную эклектиками и платониками александрийских школ и практиковавшуюся теургами и мистиками всех веков. Если же репутация магии постепенно падала, то это вовсе не из-за её собственной никчемности, но вследствие неверных представлений, невежества и незнания её первоначального смысла, а особенно — благодаря хитрой политике христианских теологов, которые боялись, как бы многие феномены, совершенные с использованием естественных (хотя и оккультных) законов, не раскрыли лжи и, тем самым, не обесценили “божественных библейских чудес”, и потому заставляли людей приписывать все явления, которых они не могли понять или объяснить, прямому вмешательству личного дьявола. А также обвиняли магов древности в том, что они обладали не большим знанием божественной истины, скрытых сил и возможностей физического закона, чем их последователи — необразованные персидские мобеды или индусские “махараджи” бесстыдной секты, известнрй как как валлабхачарьи, хотя оба названия произошли от персидского мог или маг и санскритского маха. Не одну великолепную истину таким образом человеческое невежество низвело от возвышенного до смехотворного. И Платон, и даже скептик Лукиан — оба признавали высокую мудрость и глубокую учёность магов; а Цицерон, говоря о тех, кто жил в Персии его времен, называет их “sapientium et doctorum genus majorum” (великий род разумных и учёных). И если так, то мы, очевидно, должны признать, что эти маги стояли несравненно выше современных Маскелинов и Куков — они были вовсе не теми фокусниками, на которых глазеет Лондон, платя по шиллингу за место, и не обманщиками, как некоторые медиумы. Наука таких теургов и философов как Пифагор, Плотин, Порфирий, Прокл, Бруно, Парацельс и сонма многих других великих людей сегодня приобрела дурную славу. И живи наш брат-теософ Томас Алва Эдисон, изобретатель телефона и фонографа, в эпоху Галилея, то ему пришлось бы искупать грех своего изобретения — способа фиксации на поверхности металла и сохранения на долгие годы звука человеческого голоса — на дыбе или на костре, ибо его талант был бы объявлен адским даром. И всё же, такое злоупотребление грубой силой для подавления истины не смогло бы превратить научное открытие в глупое и презренное суеверие.
